Окопы. Мокрые и грязные. Но я привык. Человек ко всему привыкает – такова его природа. А я же человек, ведь так? Хотя возможно, что уже нет: война делает своё дело. С вершины моего жизненного опыта даже могу вывести некий закон: чем больше у тебя моральных принципов и правил, тем меньше у тебя шансов выжить на войне (если размышлять дальше, то окажется, что этот закон работает во всей нашей жизни, но не будем углубляться). Таков он – естественный отбор на войне – умирают лучшие. Ирония жизни.
Но я ушел от темы. Что же, собственно, происходит? Кратко: имя – Карл Бертштрасс, нация – немец, дата – 22 февраля 1916 года, местоположение – лес Буа Д’Омон.
Раннее утро. Наши орудия ждут момента, чтобы начать массированный обстрел французских позиций, тем самым – начать новую мясорубку, новое жертвоприношение к алтарю Марса. Впереди битва за Верден.
Зазвучала канонада гаубиц – страшная музыка войны, ведь война – это искусство. Она привлекает молодых парней своей таинственностью и возвышенностью (как же грустно понимать ложность этих утверждений, когда ты на собственной шкуре ощущаешь всё её тяготы). Но всё же война красива. Она – мое полотно, а я художник. Моя кисть – винтовка, мои краски – кровь, грязь, боль, отчаяние. Я вхожу в состояние одержимости, рисуя свои картины, преисполненные страшнейшим грехом – братоубийством (ведь все люди – братья).
Каждый мазок – смерть. Каждое исправление, замазывание – испепеление десятков судеб, уничтожение не только человеческих жизней, но и их историй. Но мои краски не бесконечны, я понимаю, что настанет тот момент, когда я начну рисовать собственной кровью и болью. Я буду страдать, творя прекрасное. Не такова ли судьба всех истинных художников? “Шедевры рождаются из страдания и отчаяния”
Мелкие капли дождя слегка “обстреливают” мое тело и лицо. Но мне уже не важно, я весь в предвкушении битвы. Ощущаю себя древним германцем, что сжимал свой меч, ожидая в Тевтобурском лесу римские легионы. Я повторю их подвиг, хоть и вместо меча в моих руках греется винтовка, также преисполненная нетерпением и желанием драки. Больная улыбка делает мое лицо всё более безумным.
Офицер кричит о начале атаки. Я начинаю рисовать.
Под грохот всё еще не прекращающейся артподготовки я с моими братьями по оружию поднимаюсь в бой. Само небо, застеленное серо-багровыми тучами, жаждет вида крови. Бег по изрытой снарядами земле и страх в любую минуту потерять самое дорогое дразнят меня, всё более взывая к древнему инстинкту хищника. Смерть, находящегося справа от меня рядового, ничуть не огорчает меня. Красота требует жертв.
С неким зверским рыком я врываюсь во вражеские окопы, что находятся в противоположном нашему лесу. Первый мазок – выстрел почти в упор в лягушатника, гримаса боли на его лице, сконцентрированного безумия – на моём. Справа, за поворотом, замечаю офицера, достающего револьвер, дабы забрать мою жизнь, но Арес и Один на моей стороне. С грацией жеребца я настигаю противника, попутно вонзая штык моей винтовки в его сонную артерию. Кровь брызжет на мою форму, но я научился не терять концентрация и не замечаю этого “недоразумения”. Атака продолжается. Безумие и ярость пронизывают воздух.
Взрыв в 5-ти метрах впереди меня отправляет в Вальхаллу троих моих сослуживцев. Они умерли в битве, чем уподобили себя богам. Я выпрыгиваю из освобожденного окопа и, вместе со своим взводом, беру на мушку вторую линию обороны. Выстрел – пробежка – снова выстрел. Бросаюсь в воронку от взрыва – впереди работает пулемет (я припомню это артиллеристам, уничтожать доты – их задача). Но наступление не остановиться, я встаю и с неким бешеным умиротворением осматриваю окружающий меня ад. В голове промелькнула мысль: “Я был рожден для этого”.
Не достигнув около десятка метров до окопа, я вдруг замечаю девушку. Время почему-то замедляется. Увиденное ошеломляет – что ты здесь забыла, дура!? Я приближаюсь к ней (странно, зачем?) спокойным шагом и с неистовым любопытством разглядываю её. Темные волосы со светлым проблеском в них, тонкая приятная фигура и довольно открытая тога, как у древнеримских служительниц храмов. Девушка стоит ко мне спиной, что только добавляет интереса. Ускорив шаг, я настигаю её, пули и снаряды пронизывают пространство вокруг, но ни её, ни меня они не касаются.
Первым делом после преодоления дистанции я разворачиваю её, держа за плечи, и, не успевая разглядеть лица, задаю вопрос: “Что ты здесь де…” – дыхание останавливается, её лицо будто отражает всё то, что я любил в этой жизни. Аккуратный носик и впадины на щеках заставляют меня усомниться, что всё это не сон (странно, почему это ощущение пришло сейчас, а не раньше?).
Переборов ступор я задаю вопрос: “Кто ты?”. Недолгое молчание, и милая улыбка выдает мне одно слово: “Смерть” – грохот в голове и ощущение жжения в области печени, кинжал в её нежных руках. “С-сука” – выговариваю я и впиваюсь со всей страстью и яростью в её губы. “Я ещё потанцую с тобой” – бредовая мысль пронизывает черепную коробку. Не выпуская её из моего поцелуя, хватаю за талию и начинаю вальсировать. “Как же я долго ждал тебя, девочка моя” – смерть усмехается этой фразе, вылетевшей из моих уст, не разъединяя нас. В ответ она наоборот – сильнее прижимается своими губами ко мне и обхватывает шею. Наш последний вальс продолжается и, чем больше крови я теряю, тем быстрее и безумнее кружу в этом гротескном танце. Она продолжает вонзать нож мне в спину, но мне уже всё равно: я счастлив, что на этот короткий промежуток времени она – моя и только моя.
Полностью потеряв контроль на телом, я падаю на землю, отпустив её. Среди этого триумфа Зверя она садится возле меня на колени и, закрывая мои глаза своей прекрасной ладонью, читает мне строчку из Гёте: “Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой”. #паста #lm
